Летом в городе мается от безделья подросток (Иван Константинов, для Якутии часты исконные русские имена и фамилии), который ведет с приятелем «инстаграм с вайнами» (за этим парадоксальным определением скрывается просто видеоблог с глупыми юмористическими скетчами). Родители тинейджера решают упечь его на подработку, отправить его на остров фактически сторожем, и даже интернет туда провели. Делать толком нечего, но в соседнем доме, как рассказывают, водятся духи (типичное для якутов поверье). Там, оказывается, еще живой, но явно ненадолго, дряхлый старик (Степан Петров), который оказывается интереснейшей личностью. Юноша продолжает делать видеоблог, но уже собственный, без неприятного сверстника-«продюсера», но с новообретенным другом — дедом, мечтающим найти дочь, с которой давно потерян контакт.

Якутия — что тот отдаленный остров, к которому подвели интернет. В предыдущих сериях: кино там стали всерьез снимать после распада СССР, в нулевых местные фильмы в региональном прокате регулярно начинают побеждать импортные, в 10-х о провинциальном феномене заговорили на фестивалях. Первый российский смотр из крупных, который рискнул, — ММКФ, там фильм «Царь-птица», блистательное околофольклорное произведение о памяти веков, выиграл главный приз в прошлом году. В этом — «Надо мною солнце не садится», производства «Сахафильм», но режиссер другой, дебютантка Любовь Борисова.

В контексте Якутии глобализация — важный, если не важнейший фактор влияния на все сферы. Там много веков переживают этот волнообразный процесс, но стараются ему не поддаваться: даже после, кажется, все же грядущей волны китайской ассимиляции якуты наверняка не сдадутся и останутся такими же и на том же месте. А вот кино — не факт. Фольклорность почти совсем пропала под натиском беспощадных новых времен в фильме «Надо мною солнце не садится», даже в отдаленных селениях на пару полуразваленных сараев уже есть контакт с Большой землей, а значит, нет шансов у старой Якутии, которую олицетворяет герой поразительного непрофессионального актера Степана Петрова. Его старость, переходящую в мудрость, а затем и в вечность, сначала не понимает его приятель, новообретенный вдруг в последнее лето. Но уже скоро они будут вести задушевные беседы, вместе ездить на охоту (и никакой континентальной жалости к животным — подросток сам убьет утку, ее съедят), потом летать в мечтах.

Легкость, с которой юнец и отшельник говорят о грядущей смерти последнего, восхищает. Но в то же время, несмотря на некоторые экзотизмы, «Надо мною солнце не садится», как ни жаль, лишена сильнейших параллелей сквозь десятилетия, миллениумы и вечную мерзлоту, что были свойственны даже самому простенькому якутскому кино все эти годы. Якуты демонстрируют тотальную готовность приспособиться к зрителю, перемелодраматизируют действие. Есть в происходящей легкомысленной элегии что-то от аниме. Не похожесть на аниме в общем смысле (ну, не может быть так уж похоже игровое кино на анимационное), а именно «анимешность», легкая стилизация, несконцентрированное ощущение японской мультипликационной абсурдированности, в фильме «Надо мною солнце не садится» присутствует. Например, атрибуты возвышенного киношного счастья: полеты во сне и наяву (в плохонькой комбинированной съемке дед с псевдовнуком в своей фантазии взмывают над суровым, но живописным пейзажем), боги из машин, чудеса из рукава и как итог — всеобщие любовь и взаимоуважение под перезвон капели слез.

С одной стороны, якутские авторы, выходя за пределы самодеятельности, которая вдруг начинала говорить о довольно сложных материях, рискуют потерять подтекст и вернуться к кустарному уровню. С другой, глобализация и универсализация киноязыка — это единственный путь, которому в общем смысле благоволит и этническая философия возвращения к природе и к земле. Она выражена и в «Надо мною солнце не садится»: там главный герой наконец взрослеет и обретает почву под ногами, только оторвавшись от городской рафинированности, от семейной гиперопеки. Проще говоря, чтобы распространить на всю Землю учение о любви к природе, пусть даже эта природа к якутам традиционно сурова, необходимо фильмы адаптировать под аудиторию, которой все эти фольклоризмы не очень интересны. Да и просто, если без искусствоведческих теорий заговора, нужно продвигать за рубеж, а не только по России, самобытную национальную кинематографию, которая вполне может в не таком уж отдаленном будущем навести шума в этих ваших Каннах. То якутское кино, которое увидели бы и поняли везде, переиначивая старый газетный штамп, — от Калининграда до Японии.

Фильм к претензиям в легкомысленности очень уязвим. Щадить и защищать его я не буду, хотя якуты вполне достойны того, чтобы вообразить себе в кино слезливый мир, полный наивной нежности и нежной наивности. Хорошего отношения особенно достоин артист Степан Петров, который снялся пока только в двух фильмах (из известных за пределами Якутии), но ему нужно успеть поскорее выдать какое-нибудь государственное звание вроде заслуженного артиста, пусть даже хотя бы только Республики Саха. Именно он для меня и тех редких зрителей, которые следят за якутским кино извне, — символ этой скромной индустрии, тонкий, ветхий актер, способный сходу заменить дедушку не только экранному мальчику, но и заэкранному зрителю. Как Вечный дед из «Сибириады» Кончаловского, он живет где-то там далеко в лесу, и встреча с ним каждый раз облагораживает и восхищает. Вот хотя бы ради еще одной роли Петрова стоило снимать и смотреть эту картину.